Пресс-конференция Леонида Печатникова

ВЕДУЩИЙ

Добрый день, коллеги. Сегодня Информационный центр Правительства Москвы проводит пресс-конференцию заместителя Мэра Москвы в Правительстве Москвы по вопросам социального развития Печатникова Леонида Михайловича.
Тема нашей пресс-конференции: «Социальная политика: опыт Москвы».

Л.М. ПЕЧАТНИКОВ

Ничего специального говорить не буду, потому что встречаюсь с вами часто и долго пытаюсь донести до СМИ суть того, что происходит в городе в области социальной политики. За время, что я общаюсь с прессой, мне уже понятно, что что бы я ни говорил, вы все равно напишите то, что вам кажется. Самое правильное, если вы будете задавать вопросы, а я потом буду с интересом читать, что вы про это напишите и насколько то, что я скажу, будет верно истолковано в ваших СМИ. Я уже отношусь к этому спокойно и не обижаюсь на вас.

Н. ПОКРОВСКАЯ – «Московская правда»

На Ваш взгляд, в какой области социальной политики реформы были наиболее прогрессивными и уже полностью завершены, а где их еще нужно в большей мере начинать: здравоохранение, образование и т.д.?

Л.М. ПЕЧАТНИКОВ

Не раз говорил о том, что касательно здравоохранения я не претендую на лавры реформатора. Я вообще полагаю, что никаких реформ в здравоохранении не происходило. Реформа произошла и началась в 1992 году, когда здравоохранения из бюджетной сметной формы было переведено в страховую форму. После этого было принято еще несколько законов, продолжающих изначальную политику реформирования системы. Москва же до 2011 года, по сути дела, на эти законы особого внимания не обращала. В Москве был неплохой бюджет и, когда деньги из бюджета (взносы работодателей и взносы за неработающее население) шли непосредственно в московский фонд ОМС, Москва особенно и не замечала этой разницы между сметной формой и страховой. Все изменилось в тот момент, когда Федеральное законодательство потребовало от регионов передачи этих денег не в территориальные фонды, а сразу в федеральный, который по принципу подушевого финансирования с определением подушевой нормы передает эти деньги в регионы. Так, в 2016 г. мы должны передать в Федеральный фонд ОМС примерно 220 млрд рублей. Назад мы получим порядка 160 млрд. с остальными деньгами понятно: разные субъекты Федерации живут по-разному и у нас есть понятие солидарности между регионами, и часть денег, которые передает Москва, распределяются между другими субъектами Федерации, где бюджеты субъектов и работодатели победнее. Итак, большинство субъектов РФ от такой системы выигрывают. Очень многие региона передают в Федеральный фонд ОМС денег больше, чем потом получают для финансирования здравоохранения. Для Москвы, как и еще для нескольких регионов-доноров, система оказалось не выгодной. В этой ситуации нам было необходимо адаптировать нашу систему здравоохранения к новым реалиям. Для этого нужно было вывести ее на новых технологических рубеж. За это спасибо и Федеральной власти, в т.ч. Т. Голиковой, и власти региональной, которые, софинансируя, выделили на развитие здравоохранения очень серьезные средства – то, что называлось «Программой модернизации». Мы сумели расшевелить этот рынок, снизить цены на высокотехнологичное оборудование (КТ, МРТ и т.д.). Нам удалось оборудовать практически все лечебные заведения необходимой техникой. В итоге стало понятно, что мы повторили то, что сделала Западная Европа задолго до нас. У нас серьезно увеличился оборот койки, уменьшилось среднее пребывание больного на койке, что означало невостребованность многих коек, что и вызвало сокращение коечного фонда.
По телеканалу «Москва 24» показывали фильм, когда в больнице №67 просто жил человек с камерой и ходил за больными. Так вот, там видно, что обследование пациента начинается в первые часы после поступления в больницу. Почему для больниц это стало важно? Потому что раньше оплата со стороны страховых компаний шла за койко-день, то уже в 2011 году мы эту систему поменяли, и сегодня все больницы получают за законченный случай. Это значит, что если пациент поступил и выписался и нет осложнений и жалоб, то сколько бы он не пролежал - 2 дня или 20 дней, - больница получает одну и ту же сумму от страховых компаний. Больнице стало выгодно быстро обследовать и лечить.
Вот и вся история. Никаких реформ не происходило. Происходила адаптация того, что было реформировано до нас.
Только не надо забывать, что наряду с больницами, которые работают в ОМС, в Москве есть больницы, которые так и работают по бюджету, по смете: госпитали инвалидов войны, которые очень сложно перевести на эту систему; туберкулезные больницы, психиатрические и наркологические больницы.
Думаю, что и там возможен пересмотр некоторых, давно устаревших догм, в т.ч. в психиатрии, когда в больницах люди живут годами, чего они делать не должны – если человек не может жить в обществе по своей болезни, то он должен жить в психоневрологическом интернате, но не в больнице. Здесь необходимо четче очертить эту границу.
Что касается образования, мы пошли по пути создания крупных образовательных комплексов. Мы не изобретали велосипед. Это опыт мировой и европейский.
Представьте себе хорошую, московскую элитную школу, где хороший директор подобрал хороших преподавательский состав. Определить в такую школу ребенка было не просто. Тогда встал вопрос: если рядом существует школа, в которую родители почему-то не хотят отдавать детей, почему бы сильному директору той же школы №57 не распространить свои знания на еще одну школу? Вот у него появилась такая возможность. Были созданы крупные образовательные комплексы. Таких школ у нас примерно 700, а было 1500 школ. Зато сегодня из 700 школ 600 выдали нам победителей и призеров всероссийских олимпиад. Это в несколько раз больше, чем количество школ, которые нам их выдавали раньше. Я уже не говорю о количестве детей. Сегодня в Топ-500 российских школ входит 139 московских школ – это в 2 раза больше, чем было. А в Топ-25 российских школ входит 13 московских школ. Поэтому, полагаю, что эффект на лицо. Следующий шаг, который мы предприняли – погрузили в состав этих образовательных комплексов детские сады. Теперь у преподавателей младших школьных классов появилась возможность не бесплатно заниматься с детьми старших групп детских садов. Это позволяет экономить время в начальной школе. Вы понимаете, что сегодня школьная программа перенасыщена информацией, не хватает часов, дети перегружены. Но то, что нам удалось частично перенести эту нагрузку на старшие группы детских садов – это маленький шажок к тому, чтобы разгрузить те 11 лет, которые они учатся в школе.
Что касается социальной сферы, не думаю, что здесь есть серьезные реформы. Просто из года в год Москва наращивала социальные выплаты. Ни один региона РФ не может похвастаться такой социальной политикой, какую ведет Москва. Но мы должны быть реалистами и помнить, о чем говорил Президент – об адресности социальной помощи. Например, у нас все многодетные семьи автоматически получают пособие на детей. Но если посмотреть, то у нас есть многодетные миллиардеры, которые тоже получают автоматически эти деньги. А для кого-то это важная помощь. Поэтому, мы определяемся с адресностью социальных выплат по нуждаемости. Департамент социальной защиты предпринимает серьезные шаги по определению реальной нуждаемости наших граждан в социальной поддержке. Это не реформа, а нормальные мировой опыт.
Что касается культуры. Мы только пока открываем новые театры, хотя у нас их больше 80 и они все разные. Недавно открыли новое здание Геликон-оперы. В этом году мы закончим Табакерку.
Успешность театра, как мне кажется, определяется наполняемостью зрительного зала. Мы все театры датируем, иначе почти ни один театр выжить не может. Наша помощь будет определяться успешностью самого театра. Но есть театры, которые заполняются на 20-30%. Режиссеры там считают себя гениями, не до конца признанными народом, который, видимо, еще не дорос до понимания их гениальности. Думаю, такие театры тоже могут существовать, но за счет спонсоров, которые понимают гениальность режиссера.
У нас в культуре есть еще некоторые проблемы. У нас довольно много музеев. Есть очень хорошие музеи. Но у нас есть некоторые особенности в этих музеях. Есть небольшие музеи в несколько комнат, где жил тот или иной писатель или поэт. Но количество людей, которые в таком музее работают, если бы они однажды пришли все вместе на работу, могли бы в этом музее не поместиться по площади. При этом, получают они зачастую очень небольшую зарплату. Мне кажется, будет правильнее, если в музеях будут работать квалифицированные сотрудники, получать достойную зарплату и совершенно не обязательно, что их там будет 64 человека, как в некоторых наших музеях.
Вот, в общем-то, и все.

М. ЮРШИНА – ИА «Москва»

Леонид Михайлович, какие планы в здравоохранении на следующий год, будут ли какие-то изменения?
Недавно А.И. Хрипун в своем выступлении сказал, что город будет всячески поддерживать проведение диспансеризации и людей, которые будут приходить на диспансеризацию, тоже будут как-то поддерживать, в т.ч., финансово. Если можно, прокомментируйте.

Л.М. ПЕЧАТНИКОВ

Вы затронули тему здравоохранения, и я все жду вопросов по смертности, чтобы развеять некоторые мифы.
Медицина, как и любая серьезная наука, нуждается в оценке профессиональных экспертов. Понятие «смертность», как и «летальность» - это совершенно четкие научные термины. Смертность - это дробь, в знаменателе которой количество постоянного населения (в нашем случае количество постоянно «прописанных» в Москве), а в числителе количество умерших, в данном случае, умерших москвичей. Летальность – это другая история.
Росстат под смертностью, как и Счетная Палата, что удивительно, т.к. там есть врачи, подразумевают не смертность, а количество свидетельств о смерти, выданных московскими ЗАГСами. Выясняется, что если за 9 месяцев 2015 г. выдано примерно 90 000 свидетельство о смерти, то москвичей, умерших в Москве, их там всего 70 000. Остальные 20 000 – это москвичи, которые формально в Москве зарегистрированы, но в Москве не жили и умерли не в Москве. Чаще всего, в Московской области. Кроме того, это жители других регионов РФ, которые часто от невозможности получить адекватную медицинскую помощь там, где они живут, приезжают в федеральные центры Москвы- 3 онкологических института, 2 кардиологических и кардиохирургических центра. Это люди, о которых мы ничего не знаем, которые на учете в московской системе здравоохранения никогда не стояли. Кроме того, московские ЗАГСы выдают свидетельства о смерти людям, которые признаны умершими по суду. Например, когда человек пропал без вести. Свидетельства о смерти выдаются и гастарбайтерам, которые иногда умирают в Москве, вообще не жителям РФ. Это касается больше всего двух регионов – Москвы и Санкт-Петербурга, а также сезонно курортных городов. Так числитель этой дроби искусственно завышается. Кроме того, если мы проанализируем самих москвичей, которые умирают, то увидим, что часть из них тоже не имеет отношения к московскому здравоохранению – это военнослужащие, сотрудники органов внутренних дел, ФСБ, пограничной службы – те, которые лечатся в своей системе. Довольно велика армия чиновников, которые лечатся в Управлении делами Президента. Если мы возьмем просто Москвичей, умерших в Москве, то увидим, что в Москве смертность никогда не повышалась. Более того, в Москве каждый год снижается примерно на 5% смертность в трудоспособном возрасте – это колоссальные шаги. В этом году, особенно в начале года, был всплеск смертности во всей Европе за счет серьезных проблем с вирусами. Но, тем не менее, даже в этот период, в Москве у нас смертность значительно не повышалась. Речь идет только о долях процентов. Теперь мы ведем статистику в ЗАГСах и можем говорить четко о том, что происходит именно с москвичами.
Я с гордостью могу сказать, что ожидаемая средняя продолжительность жизни по итогам 2015 года – 77 лет в Москве. В России, с учетом Москвы будет 74. Без Москвы, по-моему, 72. Но если учитывать, что в Москве мы начинали с 74, то за 3 года увеличить продолжительность жизни на 3 года – таких темпов не знала ни одна страна в Европе.
Что касается инфарктов миокарда, когда в 2010 году внутрибольничная летальность (т.е. сколько поступивших с этим диагнозом умерло) приближалась к 30%, то на пятницу прошлой недели она у нас 7,4%. Это абсолютно европейский показатель. Созданная в Москве инфарктная сеть совершила революцию. Так быстро внутрибольничная летальность от острого коронарного синдрома не снижалась нив одной стране мира! Этим нельзя не гордиться и этому нельзя не радоваться.
Теперь о Вашем вопросе. Думаю, что все изменения будут штатными. Мы завершили эту реструктуризацию, приспособили больницы и поликлиники к одноканальному финансированию. Сегодня у нас очень приличные результаты в большинстве больниц и поликлиник. Если что-то и будет происходить, то это будут единичные истории. Например, ближайшее, что мы увидим – у нас в очень плохом состоянии Первый онкологический диспансер и мы в бывшей больнице №56 после капитального ремонта получили отличных хирургический корпус. Мы объединяем два этих учреждения, чтобы создать еще одну в Москве онкологическую больницу, потому что с онкологией у нас дела обстоят не очень. Хотя, если взять только московский реестр онкобольных, то у нас здесь все очень неплохо – смертность 150. А если взять все федеральные центры, которые дают нам эту смертность, то там больше 200.
В остальном, никакие учреждения здравоохранения сокращать не будет.
Что касается диспансеризации, это важный вопрос. Лозунг о всеобщей диспансеризации возник в советское время. Но мы все понимаем, что он был не более чем лозунгом. Были просто приписки. Теперь, с подушевым финансированием финансовый смысл в приписках отпал. Но при этом остаются такие категории как план по диспансеризации. Чтобы стимулировать больницы на хотя бы частичное исполнение этих планов, Алексей Иванович и продумывает систему их стимулирования. Мне бы только не хотелось бы, чтобы они, из желания получить какой-то грант, снова начали бы приписывать.
Мы ничем не сможем стимулировать диспансеризацию, если не будет расти общая культура населения и не изменится отношение людей к собственному здоровью. Так, например, с онкологией, обнаружение рака на ранних стадиях дает возможность полного выздоровления, хотя онкология продвинулась сейчас очень хорошо и позволяет продлевать жизни людей и с 3 и с 4 стадией рака на года, а иногда даже более чем на 5 лет. А рак опасен тем, что на первых стадиях человек не предъявляет никаких жалоб. Вот с этим в первую очередь связано.
Вторая очень важная история: если нам удалось совершить очень серьезный прорыв при остром коронарном синдроме, у нас остается высокая смертность и заболеваемость у больных с инсультом. Это связано с тем, что люди совершенно не следят за своим артериальным давлением. Но есть вещи, которые зависят от врачей и их образованности. Мы провели сейчас серьезное исследования по инсультам и выяснили, что у людей, у которых есть нарушение ритма, им по всем протоколам показаны препараты, разжижающие кровь. Отнюдь не все врачи назначают эти препараты. Но даже, если назначают, пациент не всегда следует рекомендациям. Поэтому, для нас очень важна агитационная работа в пациентском сообществе, что должна соблюдаться приверженность к лечению. Только диспансеризация дает нам эти возможности. Однако я реалист, и считаю, что эти безумные планы по диспансеризации будут только на бумаге. Дай бог нам загнать хотя бы треть из нуждающихся в поликлиники.
Я вообще считаю, что люди, которые отказываются от диспансеризации, это должно отражаться на выдаче им страховых полюсов, как во всем мире. Я считаю, что нужно обменивать полюс ОМС раз в 3 года, и пока человек не прошел диспансеризацию, ему его просто не менять. Либо, если он говорит, что не хочет, то вот тебе полис, но ты потом сам доплачивай. Почему другие должны платить за твое здоровье, которое ты не хочешь беречь? Так устроено всюду. В Германии, Австрии вы никогда не купите полис даже добровольного медицинского страхования, если не пройдете диспансеризацию. Надо найти мотивацию для людей, чтобы они это проходили. Иначе никаких денег не хватит, чтобы лечить людей в запущенном состоянии, когда их можно было вылечить раньше гораздо эффективнее.

ВЕДУЩИЙ

Леонид Михайлович, а что мешает ввести эту Вашу разумную инициативу?

Л.М. ПЕЧАТНИКОВ

Не знаю. Думаю, что многие из присутствующих расценят эту инициативу как очередное выжимание денег из населения. Это и мешает. Я не обладаю законодательной инициативой и мои слова могут повиснуть в воздухе. Это мое предложение не как чиновника, а как врача.

С. КАЗАНЦЕВА – «M24.ru»

В августе было объединено 2 департамента – Труда и Соцзащиты. Какие изменения должны произойти в службе занятости? Будут ли сокращаться работники Службы? Произошел ли сейчас рост безработицы?

Л.М. ПЕЧАТНИКОВ

Рост безработицы сейчас повсеместный. В Москве он пока остается в полпроцента. Это показатель официально зарегистрированной безработицы, но у нас не все регистрируются.
Что касается объединения двух департаментов, это сделано по двум причинам. Во-первых, это гораздо удобнее, потому что такова федеральная вертикаль, когда у нас есть Министерство труда и соцзащиты, то нам показалось, что гораздо правильнее, если в Москве это будет тоже один департамент. Во-вторых, это очень близкие проблемы. Когда возникает безработный, ему необходимы социальные выплаты. Когда этим заняты два органа исполнительной власти, это не так удобно. Принципиально мы ничего не меняем. Это удобство управление. И немножко уменьшили количество чиновников, что всегда полезно.

Ж. АВЯЗОВА – «Московская перспектива»

Есть такой Ситуационный центр, который осуществляет мониторинг доступности медицинской помощи. Что они Вам говорят? Какие проблемы остались?

Л.М. ПЕЧАТНИКОВ

Вам нужно договориться с Алексеем Ивановичем и сделать пресс-тур в этот ситуационный центр, чтобы составить впечатление о том, что они делают. Там в круглосуточном режиме люди, как на Скорой помощи, отслеживают по программе ЕМИАС, где возникают трудности при записи через инфомат. Например, к участковому врачу по нормативам надо было записаться в течение первых двух дней. Имею в виду, при неострых ситуациях. По нашему нормативу не более чем 3% могут записаться на третий день. Все это отражается в системе. Если они видят, что в какой-то поликлинике этот норматив нарушается, то они тут же садятся в машину, едут в эту поликлинику. Они наделены административными полномочиями. Там они выясняют, что случилось. Иногда бывают случаи, когда врач заболел. Но чаще это связано с организационными проблемами, связанными с недоработкой администрации этих поликлиник. Они что-то подсказывают. Так, амбулаторные объединения позволили иметь некий маневр с врачами. Так, если в одном филиале все зеленое, а в другом краснее, то можно перевести временно из одного филиала в другой. Кроме того, эта система отслеживает и длительность пребывания пациентов у двери врача. Идеально – не более 20 минут. Крайний срок – 40 минут. Если через 40 минут пациента не приняли, то следует абсолютно та же реакция. Вот так работает этот ситуационный центр.
Интересно, что, когда я смотрю социологические опросы, то там выясняется, что больше всего пациентов волнуют низкие зарплаты врачей и медсестер. При этом, мы смотрим некоторые оценки деятельности системы здравоохранения, то там возникает две группы: те, кто за последний год пользовался этой системой и те, кто не пользовались здравоохранением за последний год. И самое большое количество отрицательных оценок именно в последней группе. Это ваша работа, господа. У них есть ощущение того, что все плохо. А это создаете вы и интернет. Езжайте и сами посмотрите, как это работает. Это гораздо эффективнее для всех, чем слушать начальников, которые могут и лапши на уши навешать.

А. СЕМЕНЕЦ – ИА «Росбалт»

Когда шли сокращения специалистов в стационарах, говорили, что есть программа переквалификации, которая привлечет кадры в поликлиники. Как прошла эта работа? Многие ли из врачей стационаров перешли в поликлиники? Есть ли дефицит до сих пор?

Л.М. ПЕЧАТНИКОВ

Я ожидал гораздо большего перетока врачей из стационарного звена в поликлиническое. Такой переток есть, но он существенно отличается от наших прогнозов и надежд. Дефицит сегодня очень небольшой, исчисляется десятками. Не радует, что врачи, которые получили в свое время профицитную профессию, часто не пользуются возможностями, которые мы им предоставляем, где есть востребованность. У нас ведь и в стационарах есть проблемы, а не только в первичном звене. У нас до сих пор не хватает врачей лучевой диагностики. Мы всюду обеспечили работу высокотехнологичной техники в одну смену. Примерно в половине учреждений в две смены. Наша задача – чтобы в две смены работали всюду. Реально сейчас мы их только учим.
Меня иногда упрекают, что сначала нужно было обучить специалистов, а потом покупать всю эту технику - философский вопрос о курице и яйце.
Если взять психологию врача, которую я знаю лучше, чем многие из вас, то до тех пор, пока врач не уверен, что эта специализация пригодится, он туда не пойдет. Поэтому, обучать специалистов КТ при том, что не верят, что на их рабочем месте появятся КТ, вещь бесполезная. Им надо было прежде всего показать, что техника стоит и налажено, что она ждет только их. И люди с гораздо большим желанием начинают специализироваться и обучаться.
Нам не хватает в стационарах анестезиологов-реаниматологов. Это тоже наша головная боль. Беда анестезиологов в том, что им трудно доказать потом, что они приняли участие в операции не меньшее, чем хирург, потому что больной их не видит, он спит в это время. Может быть, поэтому не хотят идти? Не знаю.
Что же касается первичного звена, то проблема, как выясняется, надуманная. Сегодня у нас участковые врачи зарабатывают около 100 рублей, а иногда выше. Другое дело, мы заставили их работать больше.
Когда мы все это начинали, мы спрашивали у врачей, что для них в первую очередь доставляет головную боль. Они говорили о том, что хотели бы не ходить по домам. Поэтому, мы создали специальную службу, которая выезжает на дом. Сам участковый врач теперь сидит в кабинете и принимает больных все 8 часов. С этим связано и то, что очередей стало меньше. Но теперь новое недовольство, которое постепенно приобретает более очерченные формы – теперь снова хотят ходить на вызовы. Нагрузка возросла, как и зарплата. Но врач – это вообще тяжелая работа. Если бы не девальвация рубля, сегодняшние зарплаты врачей стали бы сопоставимы с европейскими зарплатами врачей. К сожалению, здесь немножко не повезло нам. С другой стороны, мы живем в рублевой зоне.
Я думаю, возврата к тому, что было, уже не будет. Ни в одной стране вызовов на дом нет. Это наше изобретение. Бороться с этим не стоит, но и обеспечить всех врачами на дому мы тоже не можем. Поэтому, «неотложка» и дежурный врач будут приводить пациента в состояние, при котором он сможет дойти до поликлиники. Там ему уже окажут более квалифицированную помощь.

Е. СЕМЕНОВА – «Аргументы и факты»

Могли бы два слова добавить о проблеме инсульта, что делается, чтобы улучшить ситуацию?

Л.М. ПЕЧАТНИКОВ

Есть два типа инсультов: геморрагические (кровоизлияние в мозг) и ишемические, когда к некоторым участкам мозга за счет атеросклероза сосудов, не доходит кровь – то, что называется инфарктом мозга. Для инфарктов мы создали инфарктную сеть: в Скорой помощи, в call-центре, есть электронное табло, где зеленым загораются свободные рентген-операционные в этих 28 инфарктных центрах. Человека везут не в ближайшую больницу, а в ближайшую свободную рентген-операционную. Именно за счет этого нам удалось снизить смертность, внутрибольничную летальность от инфаркта миокарда в 4 раза. Более того, заболеваемость по инфаркту миокарда тоже снижается, потому что как только там появился стенд, то инфаркт в ближайшее время там точно не предвидится. Но у нас при инфаркте довольно большое терапевтическое окно – у нас есть 2 часа от начала острого коронарного синдрома до формирования инфаркта как отмирания сердечной мышцы. За эти 2 часа у нас есть возможность не допустить самого инфаркта, т.е. некроза сердечных мышц.
Когда мы говорим об инсульте, там даже часа нет. Для того, чтобы что-то предпринимать, нам нужно провести дифференциальную диагностику между кровоизлиянием в мозг и инфарктом мозга. По клиническим данным это почти невозможно. Мы даже не можем определить эти критерии. Нам надо приехать, взять пациента, сделать ему КТ, отдифференцировать один инсульт от другого, и только после этого начать какие-то действия, которые противоположны при кровоизлиянии и инфаркте мозга. Но есть еще одна проблема – если бы нас сразу вызвали. Здесь как с инфарктом, когда человек ждет, что у него само собой пройдет загрудинная боль и иногда часы проходят до вызова Скорой помощи. У него ощущение, что он руку отлежал, или радикулит. Иногда, когда мы приезжаем, там уже паралич, и ничего нельзя сделать. Поэтому, когда у человека случился инсульт, лечить уже практически нечего. Если он пережил инсульт, тогда нужно бороться с параличом, попытаться его поставить на ноги – это реабилитация, а не лечение. Поэтому я и говорю о первичной и вторичной профилактике инсульта. Здесь профилактика – это 90% успеха. Главное – не допустить развитие инсульта: не допускать гипертонию, правильно лечить нарушение ритма, следить за атеросклеротическими изменениями в сонных артериях, а для этого у нас есть все приборы - в каждой поликлинике есть аппарат с доплеровским прибором.
Сам инсульт – это реанимация, а потом, если повезет, реабилитация.

Е. КИСЛАЯ – «РИА Новости»

Скажите, пожалуйста, недавно депутат от «Справедливой России» Агеев направил запрос Мэру с просьбой сохранить единственный в Москве медицинский пункт для лиц БОМЖ. Почему его закрывают?

Л.М. ПЕЧАТНИКОВ

Нужно спросить депутата Агеева, с чего он взял, что его закрывают? У нас таких пунктов становится все больше. Мы вынуждены это делать, особенно, с наступлением холодов. Другое дело, что мы часто делаем эти пункты мобильными. Сегодня на смену стационарным пунктам приходят мобильные, специальные автобусы. Если в 2010 году у нас замерзли примерно 1500 бомжей, то за прошлую зиму таких было 233. Надеюсь, что в эту зиму их, может быть, вообще не будет.
Согласитесь, что, когда мы имеет один пункт где-то в одном месте, трудно себе представить, что бомж будет туда добираться через всю Москву, чтобы получить там медицинскую помощь. Приходится приближать эту помощь к этим лицам.
Стационарные центры остаются, но больше их не будет. Зато увеличивается число мобильных пунктов.

ВЕДУЩИЙ

Спасибо большое, Леонид Михайлович.

Л.М. ПЕЧАТНИКОВ

Спасибо вам.