Пресс-конференция «Детская книга войны. Дневники 1941-1945гг.»

ВЕДУЩИЙ

Добрый день. Сегодня мы проводим пресс-конференцию на тему: «Детская книга войны. Дневники 1941-1945г.».
Сегодня у нас в гостях Зятьков Николай Иванович, главный редактор еженедельника «Аргументы и факты», Глазунов Илья Сергеевич, народный художник, действительный член Российской академии художеств, Кузнецова Татьяна Евгеньевна, редактор отдела спецпроектов «Аргументы и факты», которая курировала создание этой книги. А так же наши уважаемые ветераны, герои этой книги, которые непосредственно участвовали в работе над этим изданием. Это Григорова-Рудыковская Татьяна Валериевна, Утехин Юрий Александрович, Доброхотова (Хабарова) Зоя Александровна и Колесникова Наталья Александровна.

Н.И. ЗЯТЬКОВ

Добрый день, коллеги. Конечно, главное событие, после того как вы подержали в руках книгу – это то, что вы увидели живых героев, авторов дневников, которые вошли в эту книгу. Замысел книги возник случайно. Издавая газету «АиФ» мы решили в канун Победы, 70-летия, найти дневники тех людей, которые участвовали в войне, детей, в первую очередь. Выяснилось, что их практически нет. Известен один дневник во всем мире – Анны Франк. Есть музей. Как будто бы на этом история участия детей во Второй мировой войне ограничивается. Есть еще дневник Тани Савичевой, который тоже широко известен. Она писала его в блокадном Ленинграде. Начиная поиск сохранившихся свидетельств, мы смогли найти 35 дневников, причем, половина из них впервые найдены, они нигде не публиковались.
Сначала мы обратились в музеи, архивы. Что-то нашли там. Затем, через наши региональные редакции мы обратились к нашим читателям и непосредственно вышли на тех людей, которые вообще никогда не были обнародованы со своими дневниками. Были случаи, когда родственники передавали. И вот, в канун великой победы мы смотри собрать по крупицам.
Ценность этой книги и этих замечательных людей в том, что за все 70 лет, время существования СССР, РФ, не было ни одно такой книги, в которой бы были собраны живые свидетельства детей войны. Кому-то это покажется странным, но так и есть. Да, мы помним, были герои, которые воевали на фронте или стояли у станков, но документальных, исторических живых свидетельств никогда не было. Может быть, в нашей необъятной стране, в бывших республиках СССР, что-то еще осталось. Мы поиски продолжим. Думаю, после выхода книги кто-то откликнется и обратиться к нам. Но на сегодняшний день это самое полное собрание воспоминаний детей. Это трогательные, живые, душещипательные эмоции, которые были переданы через бумагу, записи, с тех самых времен, когда война подошла к нашему дому. Даже нынешние воспоминания ветеранов все равно окрашены теми многочисленными рассказами, с которыми они выступали, а то живое, что происходило с ними в те минуты, когда из мальчика или девочки, еще продолжающего учиться в школе, думающего о любви, они вдруг превращаются в узников, блокадников, лиц, перемещенных на оккупированные территории. В эти дневники врывается голод, потеря близких, смерть, которая проходит мимо. У нас есть дневник, где мальчик видел, как любимую девочку погрузили на машину, повезли за город, и там расстреляли. Все, закончилась любовь, и нет человека. Эта история происходила на Украине. Тем более трагично это выглядит сейчас, когда нам рассказывают, что люди, которые сотрудничали с фашистами, были нормальными, и фашисты были не такими страшными. Эти документы передают все те эмоции, весь тот трагизм, который, может быть, не каждый взрослый мог так передать. Передаю слово людям, которые являются авторами этих воспоминаний.

Т.В. ГРИГОРОВА-РУДЫКОВСКАЯ

Мы – ленинградцы. Мы друг друга узнаем, сказав слова: «Тогда, в 42-м…». От памяти нам никуда не деться. В 42-м осталось детство.
У нетопленой печки кирпич понакрошен.
У буржуйки-времянки обломки стола.
На железе чернеет немного лепешек,
что детишкам к обеду война припасла.
Сквозь раскроенный дом, где свисают стропила
разгорается новый кровавый закат,
и часы на стене чьи-то громко пробили,
и ударил по городу новый снаряд.
Пусть мой внук никогда, никогда не узнает,
как по стенкам убежищ струится песок,
как ракета зеленая ночь разрезает.
Застревает у матери в горле кусок.
Через годы мне в спину блокадное время
неподвижными смотрит глазами отца.
И сейчас, через годы, мне трудно поверить,
как хватило нам силы дожить до конца.
Это мои стихи, напечатанные в этой книге - «День Победы». Это 12-я книжка моих стихов.
Мы – последнее поколение, которое помнит войну.
Мы – последние Мы – младшие. Мы те,
от счастливых довоенных лет, словно клякса на линованном листе
черной вестью перечеркнутый рассвет.
Мы - стоящие у каменных оград, у решеток, словно в изголовье.
Здесь лежит в могилах братских Ленинград,
здесь родные нам по духу и по крови.
Мы - последние, кто знал войну живьем.
Мы - последние, кто помнит грохот бомбы.
Мы - последние, и скоро мы уйдем, унесем сердца, наполненные болью.
Как хотелось нашим внукам передать
жажду к знанью, не вещами обладанье!
Чтоб умели дети сопереживать,
чтоб способны были дети к состраданью.
Мы – последние. Мы - младшие. Мы те,
от счастливых довоенных лет, словно клякса на линованном листе,
черной вестью перечеркнутый рассвет.
Я прочла эту книжку, и узнала, что из 18 ленинградцев, которые вели дневник, остались только я и Юрий Утехин. Вот мы с ним встретились

ВЕДУЩИЙ

Еще Илья Сергеевич.

Т.В. ГРИГОРОВА-РУДЫКОВСКАЯ

Почему я стала вести дневник? Вот они, все 10 тетрадей, подлинники. Написаны на листках – бумаги не было. Первые две - школьные тетради, а остальное – это сборные листочки. Мои родители были учителями. И вот на обратной стороне сочинений и каких-то работ, которые писали дети… Видите, это просто листки. Это 42-43 год. Просто сколотые листки. На одном просто идет какая-то работа, там, по физике или химии, а другой чистый. Вот я эти листы брала.
Дневник я начала вести с 1 января 1942 года. Я считала, что нужно начинать с начала года. Мой брат начал писать с первых дней войны. Ему было 13 лет. Но его дневник мы не нашли. Папа был садоводом, поэтому он свои сведения записывал, там, погоду, и т.д. Я жалею, конечно, что не записала 1941 год.
Спрашиваю родителей, что же писать в дневнике? А что самое главное? А самое главное в 42-м была еда. Вот здесь январь, февраль и марты – написано, что ели на завтрак, обед и ужин, что дали, кому и сколько. Брат был старше – мама давала ему на ложку больше. Например, там где-то записано: «одна ложка пшенной каши». Одна столовая ложка – это весь ужин, без хлеба.
Папа умер в феврале 1942 года. Бабушка умерла в 1943 – ей было 82 года. А мы выжили потому, что после смерти папы мама нас отдала в детский дом. Она там работала учительницей. Первые два этажа была школа, а третий этаж – детский дом. В марте и апреле мы были в этом детском доме. Там кормили 3 раза. Хлеба там было больше, чем 125 грамм. Поэтому, мы выжили. В мае встал вопрос о том, что детский дом будут эвакуировать на большую землю, и мама нас забрала, потому что уезжать из Ленинграда мы не хотели, так же как и многие ленинградцы. Эвакуация началась с июля 1941 года, но мы не хотели уезжать. Мне было 9-10-11-12 лет, а другие дети, в основном, были старше – 14-16 лет. У них очень много эмоций. Они писали о бомбёжках, что, может, мы не победим, а вот, может, сдадут Ленинград, а вот не сдадут, а что будет, если немцы придут? У меня этих размышлений не было. Было четко – Ленинград мы не сдадим. Если что случится, мы уйдем с нашими войсками. Но 8 сентября замкнулась блокада, и никакого отхода уже не было.
Мы жили – ничего особенного. Просто жили в тех предлагаемых обстоятельствах. Мы жили в Озерках, где кольцо трамвая и озеро, и считалась дачная местность. У нас свой дом. Здесь есть его фотография. Он дореволюционной постройки. Он сохранился. На нашей улице сохранилось 3 дома. У нас было печное отопление до войны и дрова в сарае, поэтому у нас в эти холодные зимы, когда было -40 градусов, мы из 4-х комнат две закрыли, и жили в двух комнатах, топили печку. У нас было тепло. Папа разводил цветы. У нас был небольшой огородик при доме – свекла, картошка, - всего немного. У нас было 3 или 4 куры и утки. Вот здесь начинается 1 января, ясный солнечный день. На завтрак пол чашки какао, две печеленки, а на обед зеленые щи, пол яичка и на второе папа зарезал последнюю утку. То есть до 1 января, хотя папа уже не смог ходить на работу, когда перестали ходить трамваи, а он работал от нашего дома в 10 км на заводе, и получил иждивенческую карточку. Он там преподавал ФЗУ. Были распланированы у мамы продукты до Нового года. Считалось, что к Новому году война кончится, а немцев закидаем шапками. С детства я эту фразу помню: «закидаем шапками». Но вот, замкнули кольцо, продукты кончились, наступила блокада. В нашем доме голод начался с января 1942 года. Сразу ничего не стало. Вначале, в конце июня, после объявления войны, в магазинах все было, и можно было купить хлеба, насушить сухарей, купить консервы. Мама что-то купила. Но все это кончилось. Папа очень быстро слег и умер в феврале. И мама отдала нас в детский дом, благодаря чему мы выжили. Мама дожила почти до 90 лет.

И.С. ГЛАЗУНОВ

Мне бы хотелось от души поблагодарить Н.И. Зятькова за эту совершенно удивительную, нужную для всех книгу, которая впервые по его идее издана. Это документ. Всегда дети говорят искренне и правдиво. Дневники детей – бесценный документ. Что касается меня, 10 июня сего года мне исполнилось 85 лет. Когда я думал, что определило мою жизнь, что самое главное, основополагающее, страшное в ней было – это была война, и это была блокада. Мой отец, профессор университета ленинградского, Глазунов М.Ф., друг Питирима Сорокина, отказался эвакуироваться, как очень многие в университете, и так же, как брат моей матери Константин Константинович. Он был заместителем академика Алексеева в Академии наук, китаист №2 (№1 – Алексеев). Настоятельно требовали уехать. Предлагали в Куйбышев или Узбекистан. Никто из нашей семьи не уехал. Более того, я помню, отец говорил, что мы поедем, как всегда, на дачу. Дача была очень известным местом – Вырица, где до революции Розанов жил, Бердяев. Такое элитное, интеллигентное место было. И вот я помню, мне было 11 лет, и с каждой ночью к станции Вырица все ближе зарево. Это около 100 км от Петербурга. Потом я помню, как мы выкопали яму, хозяин и хозяйка наши. Мы прятались от этих первых снарядов. Потом, я никогда не забуду, моя мать мне сказала: «Не забывай, что ты русский, что ты крещеный, что ты православный». И вот я помню какой-то дым по густым елям вокруг, и вдруг идут двое и спокойно говорят по-русски. И мой отец сказал: «Это первые». Это были первые разведчики, которые тогда пришли. Многие говорили по-русски. Тогда многие эмигранты говорили, что хоть с чертом, с дьяволом, но против большевиков. И мы отступали. На бреющем полете сопровождали нас, и стрелявшие во все осколки, что моя мама мне дала осколок, говорит, возьми с собой домой. Мы прятались по бокам дороги, в кювете – огромная толпа. Шли овцы, коровы, люди, беженцы. Тогда еще было странно. Помню, один комиссар подошел и сказал: «Что, бежите? Думаете, мы не вернемся?». Отец сказал: «Нет, мы уходим в свой город. И мы вернемся». Я запомнил это небо взметенное, стрельбу, эти страшные осколки. Когда мы пришли в мой родной любимый город, Санкт-Петербург, как мы его называли, я его не узнал. Были мешки с песком, всюду известные ныне плакаты «Родина-мать зовет!». Медный всадник был в досках заколочен. Витрины магазинов на Невском тоже заколочены. Мы поехали на петроградскую сторону. Постепенно поняли, что нужно завешивать окна. Мы жили на петроградской стороне: я, отец, дядя, тетя, бабушка, и к нам приехала тетя Вера, которая была дочкой генерала Григорьева, который возглавлял кадетский корпус, где учился цесаревич. Многие ее родственники были репрессированы. Ее дом разбомбили. Я помню, она сказала, что же они делают? В канун войны к Гитлеру шли огромные составы с пшеницей. Она работала как пролетарий, это было модно, на элеваторе. И она к нам приехала, и поселилась на 1-м этаже в бабушкиной маленькой комнате. Это такая простая петербуржская съемная квартира наемного дома старого. Я заметил, что исчезли все кошки, голуби. Это был ноябрь. Мамина сестра Агнесса, ее муж граф Монте-Верде. Его дед основал Императорский петербуржский ботанический сад, она к нам приходила, тетя Ася. Нам было дано указание забить намертво щелки в окнах. Если будет щелка, то шел патруль и мог стрелять. Все боялись всех, лазили, дежурили на крыше, бросали зажигательные бомбы. В петроградском районе их было много. Даже был случай, когда окном кто-то кому-то сигнализировал. Я помню, как однажды мы вышли с отцом, это уже был конец, и вдруг у нас по петроградской стороне танки идут! И он матери так, чтобы я не слышал, но я услышал, хоть мне было 11 лет, сказал, что неужели уже они? Все ждали, что войдут немцы. Город, склады горели, кто-то ездил, собирали землю, в которую впитался сахар. Ее отстаивали, и оставалась сладкая вода. Потом, все темнее и темнее, и 125 г хлеба иждивенцам, служащим 200 г.
Я помню, вдруг сидишь, и объявлена тревога, эта серена поганая, которая в ушах у меня по ночам до сих пор звенит. Все бежали. Отец сказал, что мы никуда не пойдем. Потому что в дом попадала бомба, и бомбоубежища заливались водой, люди не могли выйти. И мы сидели в коридоре, потому что, если бы бомба попала во двор, стекла вылетали и могли осколками убить. И я слышу, что как будто бы кто-то палками колотит по крыше. Это были бомбы. Одна бомба была на улице Пушкарской, рядом с нами. Помню, как пошел с дядей, и там книга лежала «»Даная» Тициана, вся в снегу. И только одна осталась стена, и на ней тикали ходики. И вот мое детское воображение это поразило. Но потом все хуже и хуже. 13 января умер дядя Кока. На следующий день умер мой отец. Его в свое время звал с собой Питирим Сорокин. Он был его другом. Он говорил отцу: «Россия перестала быть нашей. Уедем, Сережа». А он сказал: «Нет». Он пошел в 16 лет добровольцев в 1914 году воевать с немцами из Царского села, поскольку второй мой дед, умерший давно, почетный гражданин Царского села. Начались смерти. Умерла моя бабушка. Я помню, как холодильник квартира. Электричества у нас уже не было. Чудом, тетя принесла из Ботанического сада, где она жила, буржуйку. Топили книгами, рисунками, стульями. Меня позвали взять снег. Снег был чистый. Топили его, и так получалась вода. Тетя Вера Григорьева, я открыл дверь (а мы все спали, в т.ч., и я, мама закутывала в платок, и в зимнем пальто) и ко мне с лица тети Веры прыгнули 3 огромных крысы, которые объели лицо тети Веры. Я успел захлопнуть дверь. Я помню слова моей мамы. Она уже не выходила, лежала. Выходила жена дяди Коки – китаиста. Мама сказал, когда я лег рядом с ней: «Маленький, не бойся. Мы все умрем». Тогда я почему-то читал Толстого Петр Первый, и от голода был туман. Мысль на чтении сосредотачивалась. Вдруг такое случилось чудо, что пришли два человека военных. Мой дядя – брат умершего отца, был Главный патологоанатом Северного фронта. Он посылал машины, и они все погибали подо льдами. Меня увезли в конце марта по этой дороге жизни. Мама дала маленькую иконку. Она не вставала. И я помню ее глаза, на всю жизнь запомнил. Эта пустая квартира. И мы через Тихвин проезжали. Там лежали стопками, как дрова, голые скелеты, обтянутые кожей. Это те, кто приехали и там умерли. Это было настолько страшно. Над нами шел бой: наш и немецкий самолет. Два года потом я прожил в деревне в Новгородской губернии. Мой дядя в том доме жил до войны. Я помню, как после деревни, мой дядя, Глазунов М.Ф., он академик, врач, он меня вывез и поселил в Новомосковской гостинице напротив Кремля, а сам уехал на фронт. Сказал, ждать санитарный поезд через 2 месяца, и я на нем поеду незаконно, к моей тете Асе. И вот такое чудо было! Москва бурлила золотом погон. Каждую ночь мощный салют мы видели с моста у Кремля: за взятие Будапешта и т.д. Каждый день это чувство победы. До слез! Это такая радость. Народ был совсем другой. Верили, что кончится война. Открыты были церкви. Они не знали, что никто не будет праздновать День Победы. Его, как ни странно, первым отпраздновал Брежнев. И когда был День Победы, я сидел один в петербуржской квартире у двоюродных сестер. И вдруг какие-то крики во дворе, в мае 1945 года. И я думаю, что такое. Я выглядываю, и мне кричат «Победа!». Господи, все люди обнимались, плакали. И я никогда не говорю о пище, потому что моя тетя Ася сказала как-то своему мужу, который не умер от голода: «Я тебе супчику дам». А он ей ответил: «Не говори «супчик»! Мы выше еды, если умрем, то умрем». Все пошли и каждому дали по бутылочке красного вина в День Победы. Мне тоже дали, непьющему. Мне было 15 лет. И вот я один в этой мрачной квартире. Я выпил эту жидкость. Я очнулся над старым железным петербуржским унитазом. Меня тошнило. С тех пор, благодаря Победе, я не могу пить, и в рот алкоголь не беру. Мой благодетель самый большой, С.В. Михалков, мне говорил: «Жопа, если бы ты пил, ты бы давно академиком был!». А меня не принимали даже в Союз художников, потому что мое искусство не совпадало с искусством…

Т.Е. КУЗНЕЦОВА

Добрый день, коллеги. Когда мы отпечатали эту книгу, и я привезла ее Зое Александровне Хабаровой, которая пережила Крымскую оккупацию в Ялте и Симферополе, она пролистала ее и сказала, что самые страшные страницы, конечно же, это из блокадного Ленинграда. Мы с вами сейчас услышали воспоминания. Но когда мы, журналисты, работали над этой книгой, для нас, конечно, каждая страница была страшной. Авторы дневников выживших после гетто и концлагеря, из оккупации, с линии фронта, из Сталинграда.. Для нас эти все дневники были большим потрясением. Когда мы их прочитали, а читали мы их в том виде, в каком их Татьяна Валериевна показывала, мы захотели узнать судьбу авторов. У нас есть 3 или 4 дневника, судьбу авторов, которых мы вообще не знаем. Даже фотографии не смогли найти архивные. Все остальные судьбы мы проследили, связались с родственниками. Были очень рады тем, кто еще жив. Например, Ю.А. Утехин в нашей газете выступал несколько лет назад как врач. Он практикует до сих пор. Как иллюстрация, у нас просто был страничка из его дневника. Когда мы задумали эту книгу, мы вспомнили, позвонили. Он предоставил нам свои прекрасные маленькие записные книжечки. Я хотела бы, чтобы Вы тоже сказали нам несколько слов.

Ю.А. УТЕХИН

Товарищи, конечно, говорить про блокаду Ленинграда можно долго, и все будут содрогаться. Я донесу несколько фактов. Например, немцы считали, что очень сильное влияние на боеспособность наших войск оказывает печать. Рядом с моим домом – 80 метров, была типография «Печатный двор». И вот они все время старались этот «Печатный двор» ликвидировать. Все время бомбы падали рядом. У нас в годовщину войны попал снаряд в крышу над нашей квартирой, снес ее. С тех пор нам нельзя было там жить, потому что все дожди были у нас. Я сейчас только сообразил, что бомбы падали вокруг этого «Печатного двора». Я все это наблюдал. Например, совсем рядом с «Печатным двором» было общежитие ребят, которых готовили для работы на предприятиях. Немцы попали в это двухэтажное древнее здание. И оно все рухнуло, и все погибли. Это было ночью. Никто не успел никуда убежать. Рядом с этим делом был большущий дом. Мы ходили смотреть. Бомба упала рядом с домом, и у него отвалилась стена. И мы видели в разрезе весь дом: пианино стоит, кровати, все. Про людей я не знаю, что с ними было. Мы очень редко видели убитых людей. От голода умирающих очень было много. Вы понимаете, как умирал человек? У него полностью прекращалось усвоение пищи. Получалась дистрофия. Он еще мог ходить, думать, но вернуться обратно уже нельзя было. Мы поместили мою тетю на большое питание в специальный санаторий. Она прожила полтора месяца и все равно погибла, потому что не было усвоения продуктов. Мой родной брат, когда мы попали наконец в детский дом, у него по 10 раз в сутки понос в течение 6 дней подряд. Как он выжил? У нас была в детском доме удивительная медсестра. Когда она видела, что дети сдают, она их брала в медпункт, и обеспечивала усиленное питание: вместо 125 грамм, предположим, 200 г. И вот она моего брата спасла. Он остался жив. Потом, уже 8 августа 1942 года, мы эвакуировались через Ладогу. Маленький кораблик прогулочного типа: все занято детьми. Негде яблоку упасть, как говориться. Если бы попала бомба в корабль, всем конец. Нас обстреливал самолет, но никого не задел. Как-то так получилось. Мы приехали на другой берег. Нам сразу дали по плитке шоколада. Ванильный такой был шоколад. И очень-очень ответственно нас откармливали. Потому что если сразу дать много поесть, получался сумбур в пищеварительной системе, и выжить невозможно. Рассказывать можно много.
Как мы выживали весной? Как только появилась зелень, все кинулись на зелень. Самое лучшее для будущего – это лебеда. Она имеет большой процент крахмала, и мы делали из нее лепешки. Затем идет осот. Но он с колючками, поэтому мы его отваривали и тоже делали лепешки. Кроме того, были так называемые «арбузики» - это какие-то цветущие деревья, я уже не помню, как это называлось. Но мы их ели. Они вызывали запор. Кроме того, мы питались лопухами. Оказывается, лопух на зиму, к весне, имеет большие толстые корни. Мы ходили с лопатами и откапывали их, и ели. Это очень вкусно. Ели, так же, дуранду. Ели из столярного клея студень – это было у всех. Студень продавался на рынке и довольно дорого. Но из одной плитки можно было изготовить несколько хороших плошек. Распускали его, добавляли лавровый лист, перец и т.д. В каждом доме, куда бы вы не пришли, обязательно тарелочку такого вот дают попробовать. Это совершенно прозрачная вещь, после того, как она схватилась, но очень вкусная.
Рассказывать можно очень много. Сколько я видел покойников, полуживых и живых. В воскресенье нас брали домой мама и тетя Таня, которая потом погибла в феврале. Мы шли пешком. Сейчас это Каменный остров, который стал буржуйским. Тогда там находился наш детский дом. Сейчас его кто-то приватизировал, обнес большущим забором. А тогда нас с субботы на воскресенье, либо без ночевки, только в воскресенье, водили домой на улицу Гатчинскую. И вот, как-то мы идем домой, и я вижу в 10 метрах от тропинки, дорожки, растерзанная женщина. Она голая, отрезаны куски мяса и рыжая шевелюра у нее. Она в такой позе борьбы. Но ничего не получилось, так она и погибла. В общем, люди гонялись за детьми, чтобы их съесть. Моя жена рассказывала, что за ней гонялись, но она успела улизнуть.
Продавали котлеты, которые имели сладкий привкус. Это человечина. Насколько люди одичали, не все, конечно, но слабые одичали. Это было страшно наблюдать.
В этой книге я прочитал такую запись: «я пришла к моей бабушке, и она где-то достала мертвого воробья, ощипала его и сварила в суп».

З.А. ДОБРОХОТОВА (ХАБАРОВА)

После всех блестящих выступлений у меня скоромное. Я начала писать дневник, когда мне было лет 12. Так уж получилось, что в детстве меня никто не воспитывал, так бы я сказала. Мама работала день и ночь. А тогда, не дай бог, опоздание на работу или уход с работы. Даже декретного отпуска не было. Она приходила домой, когда я спала, и уходила тоже, когда я спала. Отец был военный врач, и он жил на Сахалине. У меня были очень хорошие соседи. У нас был домработница. Я моталась по всему Севастополю. Я родилась в Севастополе. Вообще-то, пришлось мне быть очень скрытной, начиная с детства. Потом, когда отец вернулся, тут уж он меня начал воспитывать. Во-первых, он сказал сразу, что будет война, и что нам надо уезжать из Севастополя. Во-вторых, я начала писать дневник, и у меня была огромная обида на отца, потому что меня заставляли так: иди, убери в доме, сходи в школу, на музыку, еще куда-то. И ночью, была Финская война, он поднимал меня ночью и говорил: «Иди за хлебом». Я говорю: «Пап, но тебе же принесут хлеб». А он отвечал: «Это мне принесут. А тебе никто не принесет хлеб». У меня было одно платье, одни туфли зимой и летом. Мой очень умный отец подготовил меня к самой страшной жизни. Когда началась оккупация, пришлось многого насмотреться. Бомбили Севастополь немцы. Мы жили в Ялте, и почему-то бомбили наши самолеты. Почему-то подходили корабли и стреляли. Подходили подводные лодки и выпускали торпеды. Это, в общем-то, не моя компетенция, но была какая-то обида. Очень страшно было то, что мы жили на набережной в Ялте. Во время войны там никого абсолютно не было. Мы жили одни. Там взорвали дома, сожгли все. Было по ночам очень страшно. Нужно было окна занавешивать полностью. Не дай бог, что-то просветит, будет видно. Дальше, мы ухали в Симферополь. Там была другая совершенно жизнь. Да, в Ялте отца схватили на улице. Что было самое страшное во время оккупации? Не немцы, нет. Немец себе идет мимо. Но были предатели. Вот это самое страшное, когда какой-то подонок мог подойти, схватить, отвести тебя в гестапо, и бог знает чего творить. Когда мы уехали в Симферополь, там уже другая жизнь была. Отец пошел работать в поликлинику. Он освободил за время своей работы из концлагеря 8 человек. В Ялте мы очень голодали, как и везде. В Симферополе жизнь была другая совершенно. Там был рынок. Но когда наши освободили, получилась тут такая ерунда. У нас была довольно приличная квартира. Прокурору города понравилась квартира. Вызвали родителей: вот вам другая квартира в другом месте. Отец не захотел. На второй день ему дали уже казенную квартиру, вернее, папе и маме. Им нечего было предъявить. Как часто в таких случаях арестовали по №58 статье. Обычно по этой статье давали 10 лет. Но чтобы как-то оправдаться, маме дали 5 лет, а папе 3 года. Мне не было 17 лет. Я осталась одна. Нет родителей, крыши над головой, нет ничего. Когда отца судили, а судили прямо во дворе, какая-то тераска, тройка судит. Ко мне подошел председатель суда и сказал: «мы должны ему орден дать, а мы его судим». В те времена было что-то такое, что надо было. Это был 1944-1945 год. У меня родственники с маминой стороны все болгары. И дедушку с бабушкой выслали. Деду было 84 года. Бабушке было 76 лет. Дед – Почетный гражданин Таврической губернии был. Он очень много сделал. Мои родственники приехали в Крым в 1793 году. Одну свою бабушку 105 лет я застала. Они все очень много трудились. Потом, в силу некоторых обстоятельств получилось так, что моя бабушка в Крымскую войну служила Пирогова. Потом она вышла замуж в Симферополе за губернатора или кого-то еще. В общем, с этой стороны категорически было запрещено упоминать то, что ты дворянин, под страхом смерти. Нигде никогда я не написала, что отец освобождал людей в оккупацию, и что бабушка была дворянка, об этом мне никто не говорил. Но дело в том, что благодаря, может быть, дворянству, мой дядя поступил в Михайловское петроградское училище. За то, что он был офицером, в 1920 году его расстреляли. Начались репрессии, короче говоря. Обо всем этом я никогда нигде не говорила. Дальше что? Когда выслали бабушку, жить было негде. Но те люди, которых отец освобождал, они мне очень-очень помогали. Я поступила учиться. Ну, про голод не будем говорить – тогда все не очень хорошо жили. Во всяком случае, 14 лет я жила без квартиры. 6 лет я плотненько голодала. Но ничего, все хорошо. Во всяком случае, урок хороший.

Н.А. КОЛЕСНИКОВА

Хочу в дополнение к очень интересному рассказу Илья Сергеевича сказать, что у него много замечательных картин. Но у меня в памяти одна картина – белое поле пустынное, и женщина идет и ведет за ручку мальчика. Эта картина меня всегда до слез трогала. Она настолько трагичная и искренняя. Слеза прошибает.
Поскольку я москвичка, я раньше ленинградцев получила эту книжку в подарок. Ее прочитала сама и раздала своим друзьям. Уде имею некоторые отзывы от этой книги. Отзывы очень сердечные. Их за душу берут наши детские воспоминания. Прекрасно сделана книга. Отлично, что редакция ничего не правила, стиль сохраняла, детские эти ошибки в каких-то фразах. Это только придает естественности и глубины этой книге. Поэтому, большое спасибо хочу сказать редакции и тому, кто помог выпустить эту книгу. Уверена, что она будет распространятся и иметь большой успех.

Ю. ЕРМИЛОВА – «ТАСС»

Поразили ваши воспоминания до дрожи. Хотелось бы узнать, а какая все-таки была норма на человека в день? Я услышала 125г хлеба. А кроме хлеба еще что-то выдавали вам? Какие были очереди в блокадном Ленинграде? Как еще добывалась еда?

Т.В. ГРИГОРОВА-РУДЫКОВСКАЯ

Вы можете в дневнике все прочитать. Первая прибавка была 25 декабря: вместо 125 г дали 200 г. У меня об этом не написано, потому что я веду дневник с 1 января 1942 года. А Юра, и еще где-то есть здесь дневник. Там очень четко написано. Все время были какие-то выдачи: то мыла, то пшена. Например, по сахарным талонам давали кофе. Женщина одна, с которой я встречалась, удивлялась, какой кофе. А мы все время пили кофе. Потом, я смотрю в дневнике, а там написано, что по сахарным талонам давали кофе: за 100 г сахара 300 г кофе. Причем, кофе был натуральный. Кроме того, мы делали кофе из желудей. Мы собирали желуди, сушили и т.д., добавляли. То масло давали, то пшено. Но нужно было доставать. Не было такого, что пришел в магазин, и лежит. Ты пришел с этими карточками, а в магазине ничего нет. Там у ребят написано. Я-то не ходила в магазин, мне 10 лет, меня не выпускали из дома. Ходил старший брат, которому 13-14 лет. Они с мамой ходили. Они стояли с ночи в магазине. Они что-то могли достать. Брат куда-то шел и как-то достал клюквы 1,2 кг без карточек. Потом, вместо сахара давали то кофе, то какао. Потом, какая-то выдача пшена. У меня сохранились корешки карточек. Когда я хожу выступать в школы, я ребятам говорю, талонов там нет, они срезаны. Но там на корешках написано: мяса в месяц – 1,8 кг на человека. Крупы, я точно не помню, но, положим, 1,9 кг. И карточки были разделены на декады: с 1 по 10, с 10 по 20 и с 20 по 30. Это для того, чтобы человек не выкупал сразу на весь месяц, а должен был распределить на месяц. И подвоз был очень маленький. Потом, конечно, карточки воровали, за них убивали. Тут написано, теряли. У меня однажды просто отняла девчонка большая карточки. Выдачи все время были, но это были мизерные количества. Вот у меня написано: «Завтрак: 1 столовая ложка пшенной каши». Больше ничего, никакого хлеба. Что для взрослого мужчины это такое? Но мама у нас так распределила, чтобы был обед, завтра и ужин. Утром мы встаем, и хоть какой-то завтрак, хоть горячий кипяток. В школе нас выручали. Там давали суп. Пусть там крупинка за крупинкой бегает с хворостинкой, но это была полноценная, пол-литровая тарелка горячей жидкости, иногда с вырезом талонов, но чаще без. Вот брат в 6 классе был. Первое, когда они приходили в школу, им наливали тарелку этого супа. Какой-то там дрожжевой суп, какой-то еще. Потом мама наливала этот суп в банку, приносила домой. У нас трава какая-то была, сухая зелень. Все это добавляли и ели. У нее было все распределено. В общем, были, кроме 125 г, еще какие-то продукты. Но их всегда нужно было доставать. Положим, стоит 200 человек в очереди, а хватило на 80 человек. А остальные в следующий раз. А на следующий раз он уже упал и не пришел.

Ю.А. УТЕХИН

Когда был открыт Музей обороны Ленинграда (потом это стало какое-то художественное училище), там был положен кусочек хлеба на весы, демонстрировался. Так этот хлеб больше из опилок состоял.

Т.В. ГРИГОРОВА-РУДЫКОВСКАЯ

5% муки было.

Ю.А. УТЕХИН

Это страшно.

ВЕДУЩИЙ

Николай Иванович, где можно найти эту книгу, ознакомиться?

Н.И. ЗЯТЬКОВ

Понятно, что это проект не коммерческий, и в продажу книга не поступит. Хотя сейчас, когда мы ее отпечатали, она стала расходиться. Часть тиража мы разошлем по библиотекам в нашей стране и постараемся в зарубежные библиотеки. Важно донести правду войны до всех. С сегодняшнего дня на нашем сайте будет выложен текст этой книги, поэтому, можно будет прочитать. Что касается бумажной версии, мы работаем над тем, чтобы понять запросы, а во-вторых, важно, чтобы прочитали сверстники, ровесники тех, кто писал эти дневники. Мы уже провели переговоры с Министерством образования. Там встретили понимание. Сейчас ведется работа над тем, чтобы они включили это в свои планы. Даст бог, этот проект осуществится, и тогда несколько экземпляров в каждую школу мы доставим – 43000 школ у нас в стране. Получается такой большой тираж. Я считаю, что книга, которую можно подержать в руках, это тоже очень важно, помимо интернета. Будем стараться максимально ее издавать. Если даже и издадим тираж, конечно, она будет продаваться по себестоимости, без всякой наценки. Возможно, подключатся спонсоры, тогда будет еще проще.

Т.Е. КУЗНЕЦОВА

Мы уже отправили в регионы книги. Они теперь поступят в каждую региональную областную детскую библиотек, краеведческий музей. Уже книга представлена в таких организациях международных, как Бундестаг в Германии, библиотека Конгресса США, библиотека Британского парламента и т.д., в международные организации, в концлагеря. В перспективе перевод ее на английский язык.

И.С. ГЛАЗУНОВ

Отвечу на вопрос. 125 г хлеба мы получали и 250 служащим. Но, поскольку моя мать не служила и была иждивенка, отец умер, все получали 125 г хлеба. Что-то иногда приносили. Но я скажу откровенно. Моя тетушка Монте-Верде преподавала до войны ликбез. Как и сейчас, очень милые были ученики, кому она преподавала. Они работали в столовой. И приходила к тете какая-то милая Клава и говорила: «Я бы хотела вот этот столик. А я вам дам 200 г крупы». Да, доставать надо было продукты. Но как доставать? Все умерли, мне 11 лет, мать не встает. И да, я видел, лежала лицом вниз фигура в снегу, и были вырезаны ягодицы. Не давали никакого двойного пайка великому русскому художнику Билибину. Он пошел в Союз художников и не дошел. И лежал в снегу, в сугробе 2 или 3 дня, пока его не положили на машину, и увезли на близлежащее кладбище. На какое, не знает никто.

О. ШАБЛИНСКАЯ – «Аргументы и факты»

Вопрос к Илье Сергеевичу Глазунову. Сегодняшнее молодое поколение весьма странно относится к нашей войне. Были скандальные опросы, по части, что, может быть, стоило сдать блокадный Ленинград, и тогда бы мы жили лучше. Что вы думаете, как воспитывать молодое поколение? Что делать с ним? Потому что патриотизма как такового, который был в военном поколении, у нас нет, у молодежи. Что делать с учебниками истории, в том числе?

И.С. ГЛАЗУНОВ

Как воспитывать? Если коротко, я считаю, 5 млн русских солдат сдались в первые дни войны. Они не хотели умирать за коммунизм, Сталина. Они не знали тогда, что Гитлер шел уничтожать, а не освобождать славян. И многие погибали в лагерях, таких же точно, как сталинские. Но потом перелом произошел. И я это помню. Когда Сталин сказал в 1941 году на Красной площади: «Пусть вдохновят вас в этой войне имена великих предков Александра Невского, Дмитрия Донского, Минина и Пожарского». Я вот думаю, если сейчас начнется война, а она висит в воздухе, не будем таиться. Все хотят растерзать великую Россию, за которую умирали наши деды, прадеды, и Россию многонациональную, но с великим русским народом, который создавал эту могучую, на 1/6 часть света раскинувшуюся империю многонациональную. И вот если сейчас обратиться к молодежи, пусть вдохновят вас в этой войне имена Александра Невского, Дмитрия Донского, Минина и Пожарского. Тогда, когда упорно из всех щелей насаждается антипатриотическое начало. Даже эти конкурсы проводятся, когда маленькие дети должны петь по-английски. Русский язык уничтожается. Вдумайтесь, привыкли уже, все говорят «этнос» с легкой руки Гумилева. Есть слово «народ русский», хороший. И вот даже говорят теперь, например, новости от Ивана Ивановича Птичкина и т.д. Так же надо тогда говорить – картина от Репина, роман от Достоевского. Это колониальное поганое внедряемое… Я помню, как одна эмигрантка русского происхождения, конечно, чуть-чуть еврейская кровь, наверное, была, она очень хорошая была. Она в советское время у меня посмотрела галстук и говорит: «Ой, у тебя советский галстук. А я думала, это от Кристиан Диор». И вот я ей ответил, что, милочка, у нас так не говорят. И вот то, что сейчас накачивается и это. И наши учебники… И я все жду, когда кто-нибудь поднимет великий русский народ, который создал великое русское государство, и которому Сталин на кануне войны говорил: «Россию всегда били. Били ханы, Золотая Орда». И вдруг, когда дело дрянь стало, он помянул великих предков. Я убежден и готов выдержать любой дискурс – мы победили благодаря тому, что обратились к таинству, которое живет в нашей генной памяти – к патриотизму, к любви к Родине. Сейчас пропагандируется Макдональдс, измываются над русской классикой в театре, учебники страшные, в которых говорят «конунг Рюрик», когда Рюрик был внук Гостомысла. Всем рекомендую сейчас прочесть Мавро Орбини, 16 век, ученый. Называется «О славянах и славянской империи». Там перечислены, как в библии колена иудейские, а там племена славянские. Рим пал – везде написано германские племена. Но это были славяне, которых неправильно и незаконно теснил жадный Рим. Одоакр, красавец, правил Римом 14 лет. Вы найдете в учебниках? Один из 7 мудрецов древности, Анахарсис, был скиф из Крыма. Сегодня до предела работа на идею централизации власти… Я считаю, сто сейчас цензура гораздо более крепкая и непроходимая, чем во времена советские. Что значит свобода? Разве это свобода, когда мы выходим из метро, и рядом на столике лежит порнография, «плейбой», Чехов, Бунин? Это все не свобода, а дозволенная распущенность. Я за введение смертной казни. Я благодарен единственной газете, которая напечатала небольшой мой вскрик души. Ну почему все говорят «Америка!»? Этот черный людоед считается вообще пределом идеи президентства. Я считаю, идеей президентства является В.В. Путин. Все рейтинги у нас действительно липовые, но его народ любит за то, что он за силу, за то, чтобы русское государство было сильное, а не такое, как в 20-е годы.

ВЕДУЩИЙ

Илья Сергеевич, спасибо за ваше откровение. Путина мы 16 числа послушаем. А сегодня спасибо, что пришли, за вашу жизнь, за ваш пример. Книга востребована, ее будут читать. Аргументы и факты действительно делают очень многое.

И.С. ГЛАЗУНОВ

Если кто хочет документы, у меня есть книга «Россия распятая». Там письма моей матери факсимильные, мои письма (мне 11 лет), и машинистка даже не верила, что они реальные. Но они у меня есть, я могу показать.

ВЕДУЩИЙ

Спасибо большое. Николай Иванович, еще раз вам спасибо большое. С наступающим всех праздником.